Мифы о звукоизоляции Как построить дом из пеноблоков Как построить лестницы на садовом участке Подбираем краску для ремонта Каркасные дома из дерева |
Главная » Из ненаписанного 1 2 3 4 зашла о Карло Леви, я сказал, что его антифашистский роман Христос остановился в Эболи был пару лет назад издан в Москве на русском языке, и что меня поразила пикантная сцена коллективной дефекации состоятельных итальянских эмигрантов в лесу под Нью Йорком, заканчивающаяся возгласом Виват Италия . Хозяин утверждал, что сцены этой в романе нет, я, настаивая на своем, потребовал предъявить текст романа, что и было сделано, правда, в издании на итальянском языке. Делать нечего. Проклиная про себя эту самую дольче лингву итальяну и свою собственную лингву лонгу , я напряженно листал роман и минут через десять судорожного поиска торжественно продемонстрировал искомое место. Восторг неописуемый и всеобщий. Всё, понято и принято. С этой минуты я нахожусь в США под защитой итальянской мафии. (Выразительного термина крыша тогда еще не существовало в нашем лексиконе). Интересное продолжение имела информация о Бруно Максимовиче Понтекорво. Я не был с ним знаком, но в начале лета 1966-го года на торжественном банкете в ресторане гостиницы Москва по поводу избрания большой группы физиков действительными членами АН СССР рискнул всё же к нему подойти. Назвавшись, я передал ему привет от его кузена Апариси и намеревался рассказать подробности о жизни и работе сего синьора. Он же, нивесть чего испугавшись, заметно изменился в лице, пробурчал что-то невнятное, и, видимо, приняв меня за провокатора, облил холодом академического презрения. Лет двадцать спустя я стал ректором МФТИ. Академик Понтекорво позвонил из Дубны члену-корреспонденту АН СССР Карлову в Долгопрудный с просьбой принять на Физтех какого-то его протеже, плохо сдавшего вступительные экзамены. Он получил краткий и решительный отказ с простой формулировкой: на Физтехе это не принято, что, скажу в свое оправдание, полностью отвечало действительности. Но, -- хватит о грустном. Часть вторая, подготовительная. Калифорния, Сан-Франциско, Стэнфорд. В притонах Сан-Франциско лиловый негр... А. А. Вертинский Моя задача - рассказать о встрече в Стэнфорде с А. Ф. Керенским и о разговоре с ним на кухне его стэнфордской квартиры. Этот разговор, эта встреча происходили во вполне определенном социальном, политическом, идейном и т.д. контексте, на вполне определенном поле господствующих нравов, короче говоря, во вполне определенном культурологическом контексте. Поэтому дальнейшее изложение не будет без нужды касаться вопросов содержания науки и высшего образования в Стэнфорде, в Калифорнии, в США, далее везде. Оно будет посвящено, в меру авторского разумения, описанию того культурологического фона, который автор увидел, смог понять и прочувствовать зимой 1965-го и зимой-весной 1966-го года в Калифорнии, США. Калифорнийская жизнь тогда резко отличалась от жизни срединной Америки. По прилете на ночевку меня поместили в комнате ночного помощника в одном из женских общежитий университета. Именно это (night assistant) гласила в прямом прочтении стеклянная табличка на двери комнаты. Такое на Среднем Западе было совершенно немыслимо. Мужчинам там строго возбранялось входить в коридор женской половины огромного корпуса студенческого, оно же аспирантское, общежития (No gentlemen beyond this point!) даже с невинной целью идти под крышей во избежание дождя при переходе из лаборатории в библиотеку. Будучи поражен этой шокирующей калифорнийской либеральностью, я даже удержался от напрашивающейся пошловатой шутки в адрес ночного помощника девичьего общежития и его многотрудных обязанностей, каковую шутку немедленно бы обнародовал в чопорной Индиане. Прежде чем двинуться дальше, не могу, однако, не сказать, что аспиранты профессора Ричарда (Дика) Пантела, к группе которого я был прикомандирован, довольно долго, недели две, беззлобно подшучивали надо мной именно в этом самом смысле. Эти аспиранты Бёрни, Джо и Дик были очень простыми, очень американскими парнями, плохо образованными, но смышлеными. В физическом эксперименте они были безруки, но хорошо знали возможности американского приборостроения и умели эти возможности использовать. От наших аспирантов-экспериментаторов их отличало прекрасное знание теории вопроса. Ждать от них каких-либо свежих решений и новых идей не приходилось. Джо и Дик находились в начале своего аспирантского пути и довольно целенаправленно учились тому, чему их не научили в средней и высшей школе. Бёрни был близок к окончанию своего аспирантского послушания, все (довольно многочисленные) экзамены были сданы, пара статей (теоретических) была опубликована, экспериментальный результат уже просматривался. И большую часть времени он проводил, решая проблему будущего трудоустройства. Это было очень интересно. Мы все вместе обсуждали эту проблему, мучили его советами и помогали ему заполнять многочисленные и довольно однообразные личные листки по учёту кадров . Я стал своим в этой группе американских мальчишек, которые были лет на 10-15 моложе меня. Когда профессор Пантел заключил договор о консультировании какой-то фирмы в Сан-Диего, выполнявшей заказы Пентагона, и благородно включил в контракт всех своих аспирантов (это была форма дополнительного приработка по совместительству ), этим ребятам потребовалось пройти оформление на право допуска к секретным работам. Вот тут-то они и встали в тупик. Таких подробных, таких громадных, таких строгих анкет они отродясь не видывали и о наличии таковых в самой свободной стране мира и не слыхивали. Меня же этим, по известным причинам, не удивишь. По дружбе я помог этим несмышлёнышам исполнить требуемое, благо анкета была калькой с таковой же нашей образца 1947-го года. На трудный вопрос о знакомстве с иностранцами и/или с коммунистами (я отнюдь не скрывал свою принадлежность к КПСС) мы ответили так: По служебной необходимости . Все сошло прекрасно, анкеты приняли и ребят оформили. Нетрудно себе представить, как веселился я, грешный, заполняя эти американские анкеты для американских спецслужб, проверяющих лояльность американских граждан. Если же говорить серьезно, то обращал на себя внимание объёмистый, страниц под сто формата А4, список подрывных организаций, дать клятву в непринадлежности которым было необходимо. Неприятно поразило наличие в списке, кроме вполне ожидаемых компартий разного толка, Ку-клукс-клана и Рыцарей Белой Камелии, также и Союза бывших бойцов Интернациональной бригады-ветеранов гражданской войны в Испании. Увлекательным чтением был этот список! Хорошие они были ребята. Увидев у меня в руках какую-либо книгу из художественных , обычно - психологический детектив, Бёрни, как правило, говорил: -- О, знаю. Я книгу не читал, я видел кино . Но Доктора Живаго прочли они все и с энтузиазмом приняли мое предложение пойти всем вместе посмотреть только что вышедший фильм с Омаром Шарифом и потом обсудить детали, правдоподобность которых их интересовала, пожалуй, сильнее, чем общая трагическая идея фильма и ее сценическая реализация. Старше всех аспирантов Ричарда Пантела был неупомянутый выше Гарольд (Хол) Путхоф. Он единственный из этих аспирантов имел задатки научного работника, стремился проникнуть в суть изучаемого явления, а не только провести предписанные ему шефом измерения. Читал он не только литературу по специальности, но и такие книги как История первой мировой воины или исследование по истории викингов Норвежец . Естественно, что после защиты диссертации именно он был приглашен в постоянный штат лаборатории. Путхоф был женат, отслужил срочную в морской пехоте США, как ветеран пользовался значительными льготами, из которых наиболее серьёзной была небольшая двухкомнатная квартирка в кирпичном одноэтажном здании барачного типа. Совокупность таких зданий, специально построенных в годы второй мировой войны как военный госпиталь для Тихоокеанского театра военных действий, после победы над Японией была передана Стэнфордскому университету на предмет поселения в них студентов и аспирантов из числа семейных ветеранов. Жена Хола работала секретарем директора Стэнфордского Линейного Ускорителя (SLAc), лихо водила маленький Фольксваген типа жук и любила повторять: -- Мы - бедные студенты и не можем себе позволить. . На мой вкус, она прекрасно одевалась при действительно скромных средствах. Потом миссис Путхоф ( я забыл ее первое имя, что-то вроде Джейн) раскрыла мне свой маленький женский секрет. Она много времени проводила в богатых и дорогих магазинах известных фирм, впитывала их атмосферу, проникалась идеологией острой моды, затем переходила в более простецкие места, где всегда находила нечто подобное бесподобным образцам дорогих салонов. Мужики - говорила она -разницы не увидят, бабы многие тоже, а ежели некоторые леди и почуют что-то неладное, то на то они и леди, чтобы промолчать . Всё в Калифорнии цвело и благоухало, но как-то по-благородному, сочетая в себе богатую пышность Кавказского побережья Черного моря и тонкую, изысканную сухость Южного Берега Крыма. На этом природном фоне студенческая, вообще, около университетская жизнь била ключом, и не только по голове. Возникало и нарастало движение хиппи , разного рода пацифисты бурно объединялись с апологетами свободной любви и сторонниками легализации абортов. К чести моих непосредственных коллег, да и всего большого коллектива лаборатории микроволновой физики, в которую входила исследовательская группа профессора Пантела, следует сказать, что их-то вся эта яркая пена никак не волновала. Мне же было интересно на это посмотреть. Люди, существенно более взрослые, профессиональные люди (professional people - по расхожему американскому штампу) круга Дика Пантела, не обращали внимания, по крайней мере, в то время никакого внимания на нарастающее буйство молодых и сытых бездельников. Собственно, революция хиппи и китайская культурная революция различаются только уровнем сытости активистов этих позорных молодёжных движений. Люди возраста и положения Пантела вне лабораторий и аудиторий в полном соответствии с тематикой еще ненаписанного романа Джона Апдайка Пары (The Couples) жили неким сообществом супружеских пар. Подобно облачку мошкары, вечером теплого летнего дня летящего, несмотря на внутренние движения, как нечто целое над головой прогуливающегося где-то в Подмосковье дачника, они из недели в неделю по пятницам и субботам перелетали из дома в дом. Немножко выпивали, немножко закусывали, танцевали, флиртовали. Много говорили, говорили о Кейнсе и фон Хайеке, о Великом обществе , об истории Калифорнии, о европейской культуре вина и об американском бескультурье, о том, кто куда съездил на саббатикал и как следует проводить это время, расспрашивали меня об организации науки и высшей школы в СССР. При мне никогда не говорили об отсутствующих общих знакомых и не обсуждали начальство . Разбредаясь под утро в субботу, договаривались, у кого в доме будет иметь место следующий субботник . На территории университета еще со времен его основоположника губернатора Стэнфорда был запрещен алкоголь в любых видах и в любых концентрациях. В результате кампус университета был окружен множеством пивных, довольно успешно утешавших алчущих и жаждущих. Однажды в одной из таких пивных Дик Пантел познакомил меня со своим старым другом и соавтором работ по излучательной неустойчивости последовательности почти релятивистских электронных сгустков Хорхе Фонтана. Хорхе работал и жил в Сан Диего, где занимался чем-то ужасно секретным, и приехал в Пало Альто по делам развода с женой. Он был великолепно пьян, с ходу стал выяснять у меня, каков род в русском языке у слов, обозначающих Солнце и Луну. Он был потрясен моим признанием в том, что Солнце, хотя и именуется в народной поэзии частенько батюшкой , остается существительным среднего рода. Добила его правдивая информация о том, что зрелая Луна - явление женского рода, а молодая ( Месяц, Полумесяц) - мужского. Дело в том, что так окрашенная космогония была для него фактором, формирующим национальный характер. В последующем мы неоднократно встречались, всякий раз он был, что называется под шефе , всякий раз говорил, что очень хочет встретиться со мной на трезвую голову, чтобы подробно обсудить эту животрепещущую, важную для него тему. Но чему не суждено быть, то и не свершается. Так до сих пор я и не знаю, как гендерные особенности терминологии в славянской космологии повлияли на судьбы русского народа. Как же счастлив был этот добрый католик из Каталонии, уже давно живущий в Калифорнии, когда я пригласил его на православную масленицу в русский ресторанчик в Сан-Франциско на предмет поедания блинов -- символа Солнца, под водочку и с красной икрой. Воистину чудаки украшают мир, даже если они обладают ученой степенью доктора философии по электрической инженерии (Ph D, Electrical Engineering). Эта история не заслуживала бы столь подробного рассказа (мало ли безобидных чудаков бродит по свету), если бы она не имела важнейших для дальнейшего рассказа последствий. Воодушевленный только что полученными сведениям по части Солнца и Луны, Хорхе сказал, что имеет приятеля, специалиста по теории антенн, русского родом, по фамилии то ли Ковальский, то ли Ковалевский, замечательного человека из старой русской эмиграции. Вскользь я заметил, что если его друг родом из Варшавы, то он - Ковальский, если же - из Киева, то -Ковалевский. Это простейшее, по сути своей тривиальное, замечание вызвало восторг и изумление и Хорхе Фонтаны, и Дика Пантела, который знал этого человека и помнил, что того зовут Ковалевским и что родом он из Киева. Хорхе решил, что он должен нас познакомить. Так я вошел, причем с наивысшими рекомендациями, в круг интеллигентной русской эмиграции первой волны. Николай Николаевич Ковалевский родился в году 1908-м или 1909-м в Киеве, в части города, называемой Липки, что свидетельствует о высоком уровне благосостояния его родителей. Одиннадцатилетним мальчиком он был в составе Новороссийского кадетского корпуса вывезен из России в Югославию, где, как известно, дислоцировалась после поражения в Крыму Белая армия барона Врангеля. По окончании корпуса служил в королевской армии Югославии, в 1941-м году в звании майора этой армии был взят в плен немцами, отпущен ими на волю и поступил завершать образование в Мюнхенский университет, который он и закончил в 1944-м году с дипломом инженера-электрика. После окончания войны Н. Н. попал в категорию так называемых перемещенных лиц . Режим, очевидным образом устанавливающийся в странах восточной Европы, его решительно не устраивал, поэтому он стал целенаправленно дрейфовать на запад, пока не добрался до Калифорнии, где и осел. В результате бракоразводного процесса он потерял все свое, судя по всему, не очень малое состояние. Жил Н. Н. в небольшом собственном домике в маленьком городке Менло Парк невдалеке от Пало Альто с русской женщиной по имени Наташа, брак с которой по каким-то причинам юридического и имущественного свойства он смог оформить только лет через десять после описываемых событий. Наташа по материнской линии была прямым потомком Алексея Петровича Ермолова, чем чрезвычайно гордилась. Знаменитое Лермонтовское: -- Их ведет, грозя очами, генерал седой -- вспоминалось часто, к месту и ... не к месту. Забавно было слушать ее любовно повторяемый рассказ о том, что говорил ее внучатый племянник, сын капитана ВВС США, глядя на репродукцию известного портрета А. П. Ермолова работы Дж. Доу для Галереи героев Отечественной войны 1812 г. в Эрмитаже ( У русского царя в чертогах есть палата , А. С. Пушкин.). Невинное американо-русское дитя удивлялось, почему ему говорят, что генерал с едой, ведь на картине никакой еды нет. Мужа своего Наташа называла Ник, ко мне обращалась как к Коле. Распотешила она однажды меня вопросом: -- Скажите, Коля, почему Ваш русский язык так хорош и правилен, в то время как русские второй эмиграции говорят по-русски так безобразно? . Пришлось ей сказать, что с немцами ушли отнюдь не лучшие представители русского народа вообще и русской интеллигенции в частности. Здесь я отчетливо вступил на зыбкую почву самовосхваления и поэтому снова ощущаю потребность в самооправдании. Сейчас апрель 2003-его года, мне идет 74-й год, 19 лет назад я был избран членом-корреспондентом АН СССР в состав Отделения Общей Физики и Астрономии по специальности радиофизика . Все мои амбиции, если они у меня и остались, лежат именно в этой области. И здесь я никогда не позволю себе хвалить самого себя, даже путем объективного рассказа о своих научно-технических, я бы хотел сказать, физико-технических достижениях. То, что я сейчас пишу, есть рассказ человека, не своею волею попавшего в интересные обстоятельства и этими обстоятельствами удачно воспользовавшегося. Писать обо всём этом отстраненно и не субъективно очень трудно. Да и роль личного Я во всей полноте этого короткого слова несомненно значительна, так что насильственная объективизация текста просто вредна. Возвращаясь к русскому языку, не могу не воспроизвести обращенные ко мне слова Дика Пантела: -- Судя по твоему английскому, Ник, русский - очень богатый и выразительный язык . (Judging by your English, Nick, I consider Russian to bee a very rich and eloquent language). Я ему в ответ -- цитату из Ломоносова насчет великолепия Гишпанского, сладостности Итальянского, живости Французского и крепости Немецкого , не без ехидства присовокупив, что английского в этом перечне нет, вероятно, по незнанию или по малой значимости этого языка в то время, что, впрочем, эквивалентно. Шутки шутками, но я был страшно горд этим комплиментом, до сих пор одним из лучших из числа полученных за всю мою многострадальную жизнь. Николай Николаевич (у меня язык не поворачивался называть его Ник ) был сентиментален, любил советские добрые кинофильмы типа Сережи по Вере Пановой и наши мультфильмы. Свою ностальгию он заглушал деятельным участием в общественной жизни русской православной общины Сан Франциско при полном неприятии им эмигрантов второй волны из числа пособников немецких оккупантов, сбежавших из России в 1943-1944 г.г. и попавших в Америку после 1945-го года. Как инженер-электрик по диплому и радиоинженер по опыту работы, он, как бы мы сказали, на общественных началах осуществил и электрификацию, и радиофикацию православного кафедрального собора на Гейри стрит в Сан-Франциско, за что получил благодарственную грамоту от преосвященного Иоанна Сан-Францискского (кн. Шаховского). Грешен, но мне показалась нелепо смешной надпись на этой грамоте: Дано в Богоспасаемом граде Нью-Йорке . На жизнь Н. Н. зарабатывал следующим нехитрым способом: Некий, по его словам, достаточно ловкий левантинец, то ли грек, то ли еврей, то ли армянин, то ли араб-маронит, из юго-восточного Средиземноморья, брал в Пентагоне подряд на проектирование или концептуальный расчет схемы внутренней радиосвязи для какого-нибудь конкретного самолета, танка или боевой машины пехоты. Содержать на сей предмет специальный исследовательский институт, как это бы сделали у нас, американцы считали экономически неоправданным. Вместо этого они предпочитали иметь дело с упомянутым левантинцем. Сей последний имел небольшую группу (человек 5 - 8) корреспондентов, которым он профессионально и по-человечески доверял и которым он по очереди и в соответствии с узкой специализацией каждого высылал полученные заказы. Такая же схема организации труда описана в известном романе Генриха Бёля Бильярд в половине одиннадцатого применительно к Западной Германии того же примерно времени и является, по-видимому, удобной формой кооперации труда интеллектуальных кустарей-одиночек без мотора . Н. Н. говорил мне, что работа эта для него легка в силу добротности полученного им в Германии образования и хорошего знания русского языка и русской научной литературы. Не было случаев, чтобы он не находил поставленную перед ним задачу уже решённой и опубликованной в Известиях ВУЗ*ов Горьковской, Саратовской или Томской серий. Вы ужасно трепливы, - говорил он - я перевожу текст на английский, а в формулах даже не меняю обозначений. Этот метод срабатывает без осечки . Как действуют его неизвестные ему коллеги, он не знает. Способ оплаты интеллектуального труда при такой форме его организации позволяет, уплачивая все налоги, не платить алименты бывшей жене. Для Н. Н. это было важно, и не только из финансовых соображений. Однажды вся эта компания семейных пар решила провести некий пятничный вечер в одном из притонов Сан-Франциско модного в те годы типа topless , где женский обслуживающий персонал работал, будучи полностью обнаженным сверху до пояса. Предложили мне присоединиться к честной компании. Я согласился. Довольно большой зал, хорошее освещение. Столики в середине зала. Во все четыре стены этого помещения на высоте человеческого роста консольно вделаны несколько небольших площадок. На таких площадках в старые времена устанавливались баллистические гальванометры. Но вместо гальванометров на этих площадках стояли, ритмично извиваясь под негромкую и неназойливую музыку, молодые и, вообще говоря, довольно красивые женщины. Они обладали хорошо развитым бюстом, по нашей мерке не ниже третьего или четвертого размеров, и не имели на себе ничего, кроме весьма небольших трусиков. Зал был почти полон. Посетители, люди, в основном, среднего возраста, пили, главным образом, пиво и с наслаждением, именно с наслаждением, а не с вожделением, смотрели на извивающиеся молочные железы этих женщин. Было видно, что их железы никогда не использовались по прямому назначению и не будут использованы впредь. Подошла официантка, обнаженная сверху, снизу одетая в некое подобие колготок, сшитых из крупноячеистой рыболовецкой сети. Однако, по мере приближения к той области, где принято носить трусики, ячейки этой сети сильно уменьшались в размерах. Заказав после небольшой дискуссии каждому по пиву, народ откинулся на спинки своих кресел и стал с интересом смотреть вокруг. И тут настал мой звездный час. Одна из дам нашей компании обратилась ко мне: -- Что Вы обо всём этом скажете, доктор Карлов, как Вам всё это нравится? . Ответ не заставил себя ждать: У этой, этой и этой - грудь натуральная, у той, той и той - с парафином . Дамы пригляделись и сказали: -- Да, это так . О ! -- сказали мужчины и потребовали объяснений. Это были физики, поэтому я им и сказал, что достаточно долго занимался теорией колебаний и умею отличать колебания в системе с распределенными параметрами от таковых же в системе с параметрами сосредоточенными. Дамы не успокоились и потребовали, чтобы я им сказал по-человечески, нравится мне всё это или нет. И они получили: -- У вас в Америке популярен отчет доктора Кинси о сексуальном поведении американских мужчин. Кинси утверждает, что американского мужчину приводит в экстаз созерцание обнаженной женской груди или прикосновение к ней в отличие от европейского мужчины, у которого такой же эффект вызывает женская попа. Имейте в виду, я - европеец . Эффект оглушительный. Эхо прокатилось по всему Стэнфорду, в чем я вскоре убедился самым неожиданным образом. Часть третья, основная. А. Ф. Керенский Пришит к истории, пронумерован и скреплен ... В. В. Маяковский О том, что на историческом факультете Стэнфорда профессорствует А. Ф. Керенский, я знал давно. Из расписания явствовало, что раз в неделю он читает, говоря по-нашему, спецкурс по истории русской революции. Известно было и то, что он работает в Гуверовском институте Войны, Революции и Мира Стэнфордского университета, где осуществляет научное руководство исследованиями по истории русской революции. Как раз весной этого года вышел из печати роскошно изданный, объёмистый, листов в 50, том его воспоминаний. Купить эту книгу я не мог по двум причинам. Первая - нельзя было и подумать о возможности ввезти ее в СССР. Вторая - стоила она абсолютно неподъемных в то время для меня денег - долларов восемьдесят. Так что я ограничился тем, что довольно внимательно просмотрел ее, стоя у книжного прилавка. Тему Керенского в разговоре со мной подняли аспиранты Пантела. Они слегка провоцировали меня, эти чертенята. Надо сказать, правда, что это было несложно. Недели через две после того, как я угнездился в лаборатории, Бёрни спросил меня, знаю ли я, что в университете преподает бывший премьер-министр России Керенский. Ответ, хотя я и напрягся, был прост: -- Знаю. Да, кстати, книга его воспоминаний только что появилась здесь у вас на прилавках . Бёрни этого не знал и умолк. В бой вступил Хол: -- Не так давно у нас был с коротким визитом некий профессор из СССР. Мы ланчили его в профессорской столовке на кампусе. (Прошу прощения, это я пытаюсь сленгом сленг передать). В ответ на слова Дика, что вот, де мол, через два столика от нас сидит профессор Керенский, и не хочет ли гость с ним познакомиться, мы услышали резкое Нет! с пояснением, что Керенский его не интересует . Моя реакция была мгновенной: -- Врал. Ведь это все равно, что вам бы предложили поговорить с. . -Тут вмешался Бёрни и, того не желая, подал мяч мне на правую ногу, сказав: -- С Джорджем Вашингтоном . Я ударил резко и точно: -- Нет, не с Вашингтоном, а с Бенедиктом Арнольдом или с Джеферсоном Дэвисом . Судя по их реакции, попал. Дело в том, что имена эти хорошо известны каждому американскому школьнику. Генерал Арнольд во время американской революции перекинулся на сторону англичан, а Джеферсон Дэвис был президентом Конфедерации южных штатов, провозгласивших свою независимость во время Гражданской войны в США. (В моё время всё это проходилось в 9-м классе советской 10-тилетней средней школы). Сравнивать А. Ф. Керенского с этими персонажами было, конечно, некорректно, но я не удержался от соблазна: неточность сравнения с лихвой искупалась быстротой реакции и демонстрацией знания интимных подробностей недлинной истории США. В силу всего вышеизложенного очевидно, что я, не потеряв лица, не мог не посетить довольно важное мероприятие, через пару месяцев имевшее быть на кампусе университета. Дело в том, что в Стэнфорде существовал прекрасный обычай, который, на самом деле, не худо бы перенять нашим вузам из числа передовых и ведущих . Студенческий союз, имевший базу в прекрасном клубном здании в самом центре кампуса университета, регулярно проводил публичные лекции Стэнфордских авторов. Каждый член профессорско-преподавательского состава, выпустивший какую-либо книгу, приглашался прочесть популярную лекцию по мотивам этой своей недавно опубликованной книги. Аудитория - в основном студенты, впрочем, вход свободный. Оповещение населения студгородка, СМИ, все организационные заботы брал на себя студенческий союз. Эта схема прекрасно работала вне зависимости от того, являлся ли автор специалистом по термодинамике черных дыр или экстерминации термитов . Менялась только аудитория. Книга Керенского сделала свое дело. Вскоре студсовет объявил о лекции очередного Стэндфордского автора - профессора Керенского -- бывшего премьер-министра России (1917 г.) . Я пришел туда минут за 10-15 до начала и по давней привычке выбрал себе место, хотя и сбоку, но в первом ряду, с тем, чтобы не только слышать оратора и видеть его, но и лучше ощущать его как некую цельность. Довольно большой, но плоский, в смысле -- не имевший амфитеатра, зал мог бы вместить человек 500-600, но слушателей собралось не более трех сотен. Потрясала глубина предвидения организаторов. Число заранее приготовленных стульев лишь слегка превышало, но все же превышало, число слушателей. Благодаря этому (полупустой зал, почти 100%-ое заполнение посадочных мест) создавалось настроение некоей праздничности, лёгкой торжественности и свободы. Открыла вечер Президент Студенческого союза, крупная и c детских лет хорошо навитаминизированная, спокойная и рассудительная девушка лет 20-ти, типичная Мери-Анн из раннего Марк Твена. Она напомнила собравшимся о доброй традиции Союза приглашать Стэнфордских авторов с выступлениями на любую, но понятную тему. - Так вот, - сказала она, - профессор нашего университета Алекзандер Ф. Керренски издал свою очень интересную биографию . Показав издалека народу экземпляр книги, она без долгих слов, но в соответствии с англо-саксонскими понятиями о приличии, предоставила слово некоему профессору Шварцу, которому выпала честь представить Александра Федоровича аудитории. Это было совсем нелишне. Аудитория, состоявшая в основном из молодых американцев студенческого возраста, в массе своей с трудом отличала Ленинград от Москвы. Информация о том, что революция, победившая в России, началась в Петрограде (бывшем Санкт-Петербурге, а тогда Ленинграде), была для них откровением в грозе и буре . Упомянутый Шварц достаточно конспективно, но довольно толково изложил основные моменты трудовой биографии героя, после чего начал несколько неудачно философствовать на тему История и место А. Ф. Керенского в ней . Основной тезис его философии сводился к следующему утверждению: -- Не правы древние авторы, говорившие, что историю пишут победители. Нет, историю пишут выжившие. А профессор Керенский - один из немногих выживших, чем и интересен . Всё, точка. Вот тут-то и началось. Александру Федоровичу шел 85-й год. Надо было видеть, с какой резвостью он вскочил, как только Шварц отошел от микрофона. Надо было слышать, с какой страстью и силой он начал говорить. Брезгливым движением он отодвинул от себя микрофон, и его ясный и звонкий баритон без труда наполнил зал. Он, несомненно, был оратором от Бога. Даже на чужом языке его речь легко овладевала вниманием аудитории. Невольно вспоминались расхожие штампы советской историографии о главноуговаривающем бонапартике . Тем более, что он в значительной мере сохранил свой внешний вид, хорошо знакомый людям моего поколения по советским политическим карикатурам 30-х годов. Та же короткая стрижка бобриком , тот же массивный нос, та же сухощаво стройная фигура. Но как далеки внушенные нам представления от того, что на самом деле происходило на многочисленных митингах бурного лета 1917-го года! Сразу же, после нескольких первых фраз, стало понятно, почему не только восторженные курсистки, но и умудренные жизненным опытом политики типа посла Французской республики в России Мориса Палеолога воспринимали А. Ф. Керенского вполне серьезно и до февраля, и, особенно, после февраля 17-го года. Английский язык А. Ф. был довольно странен. Я знавал трех замечательных русских людей, которым пришлось овладеть английским каждому в свое время и в своих обстоятельствах, но будучи уже личностями, достаточно взрослыми и вполне сложившимися. Это -- А. Ф. Керенский, П. Л. Капица и А. М. Прохоров. Они перечислены здесь в порядке, так сказать хронологическом, строго обратном степени близости и длительности знакомства. Прекрасно понимая английскую речь, активно владея ее словарным запасом и даже идиоматическими оборотами, они произносили то, что хотели сказать как-то очень по-своему, но очень похоже друг на друга. Однако, как сказала одна очень вежливая дама, их было very easy to comprehend -- очень легко понимать, а это, по-моему, самое главное. А. Ф. начал очень страстно. -- Этот Шварц, этот Шульц назвал меня выжившим. Да кто он такой, этот 1 2 3 4 |
© 2024 РубинГудс.
Копирование запрещено. |